Новый кризис Минфин планирует встретить во всеоружии: со следующего года все сверхдоходы пойдут в Резервный фонд, а у правительства будет план действий на случай проблем в экономике. О том, какие резервы нужны России и почему невозможно точно предсказать очередную волну финансовой нестабильности, корреспонденту РБК daily Анне Резниковой рассказал замминистра финансов Алексей Моисеев.
— Вы не так давно стали чиновником. Ваш взгляд на то, как надо проводить экономическую политику в России, поменялся за эти несколько месяцев?
— Не очень, у нас экономическая политика, несмотря на то что Министерство по делам «открытого правительства» заработало недавно, довольно открытая. Была «Стратегия-2020», было и есть большое количество экспертных советов, постоянно происходят встречи с экспертами, посиделки неформальные. Часто просто звонит кто-нибудь из ведущих специалистов, говорит, что поступил запрос от такого-то чиновника, надо обсудить определенный вопрос.
— Насколько работа экспертов потом используется? Есть впечатление, что о той же «Стратегии» забыли в итоге…
— Я так не думаю. На ее основе было разработано много документов. Например, знаменитые майские указы президента содержат глобальные выводы стратегии, хоть не являются прямой калькой ее выводов: необходимо работать над повышением производительности труда, улучшать инвестиционный климат.
Да, «Стратегия-2020» не стала программой, как это было с грефовским документом в 2000 году, но в этом есть свои плюсы и минусы. С одной стороны, та стратегия стала официальным документом правительства и по ней провели много реформ. С другой — как показала практика, правительству тяжело оказалось работать с 500-страничным документом. Я очень хорошо помню, как постоянно критиковали правительство за то, что оно каждые полгода опять пишет планы о том, какие кусочки из этой стратегии и когда надо реализовывать.
— Кстати, многие сейчас критикуют проект федерального бюджета, потому что распределение расходов в нем не согласуется с предложениями авторов «Стратегии»…
— Не согласен. Там были развилки, но принимать решение в итоге должно было правительство. Из принципиальных вещей, которые были взяты из документа, — введение бюджетного правила. Это очень важная вещь, большое количество проблем не только с точки зрения государственных расходов, но и вообще с точки зрения проблем российской экономики связано с отсутствием жестких бюджетных ограничений. После введения свободного плавания курса рубля и перехода к тарифицированию процентных ставок введение бюджетного правила — это последний шаг макроэкономической реформы. Можно сказать, что, введя эти вещи, мы наконец закончили программу Гайдара.
— Недавно замглавы Минэкономразвития Андрей Клепач критиковал правительство за то, что оно занимается сохранением средств, балансированием бюджета, но забывает о том, что надо увеличить ВВП. О масштабной задаче удвоения ВВП, которая ставилась раньше, сейчас даже не вспоминают.
— Объем экономики у нас удвоился успешно с тех пор, то есть эта задача была решена. За период с 2000 по 2011 год реальный рост ВВП составил 98%. Если в конце 1990-х мы относились к бедным странам, то сейчас Россия вошла в группу стран со средним уровнем экономического развития.
И в этом есть проблема. Стимулирование роста фискальными методами может быть полезным только тогда, когда есть большой запас неиспользованных мощностей и свободной рабочей силы. Есть такое понятие, как фискальный мультипликатор — то, насколько увеличится ВВП страны в ответ на потраченные государством деньги. Это имеет смысл только тогда, когда мультипликатор больше 1. Современная наука показывает, что фискальный мультипликатор почти всегда меньше 1, а иногда меньше 0.
Когда я говорю об этом, меня критикуют, что я не хочу, чтобы люди жили хорошо. Но, например, средний уровень зарплаты в 2011 году на Украине был в 2,5 раза ниже, чем в России, хотя технологическая основа экономики в общем и целом одинаковая. Зачем платить зарплату в 2,5 раза больше, чем на Украине, за такие же заводы и станки? По сути, мы за счет наших нефтяных доходов увеличиваем благосостояние населения, но таким образом, что конкурентоспособность рабочей силы снижается.
Помните, очень жесткий был бюджет в первой половине 2000-х годов и правительство очень сильно критиковали за это. Но, с другой стороны, тогда у нас темп роста в несырьевых секторах намного превышал темп роста в сырьевых. Машиностроение, например, росло на 20% в год. Почему? Потому что жесткая бюджетная политика стерилизовала все избыточные доходы от нефти и газа, которые не были нами заработаны, а просто свалились на голову. И, к сожалению, у нас было сильное превышение зарплат над ростом производительности труда, что сильно подорвало конкурентоспособность экономики и особенно проявилось в 2008 году.
Мы потратили во время кризиса 8% ВВП из наших резервов. Сейчас надо как минимум вернуться к тому же уровню. Поэтому Минфин предложил схему, когда Резервный фонд должен иметь 7% ВВП — именно столько денег мы потратили в кризис.
— Андрей Белоусов предлагал снизить эту планку до 5%. Вы с этим согласны?
— Если мы один раз уже потратили 8%, то почему сейчас потратим 5%? Давайте мы сейчас нарастим и перегреем экономику, как она перегрелась в 2007 году и потом давайте мы все это опять убьем, когда все упадет. Тогда у нас были ресурсы, еще раз говорю, мы потратили 8% ВВП для того, чтобы экономику поддержать, и все равно она упала на 8%. А представляете, если бы не было Резервного фонда? Хороший пример — ВВП Украины упал на 15% и так и не восстановился. Если это то, что мы хотим, давайте.
— Вы уже провели стресс-тестирование бюджета?
— Да, и отчасти на основании этой работы мы еще больше уверены, что 7% фонда — это правильная величина. Мы выходим на эту величину в 2016—2017 годах. Если мы будем падать оттуда, этого хватит на два года при цене 60 долл./барр. и на четыре года при цене 80 долл./барр. Если кризис произойдет в следующем году, то при цене 60 долл./барр. средств хватит на полтора года, а при 80 долл./барр. — на три года. Но правительство может решить использовать средства ФНБ, поэтому здесь не думаю, что будет масштабная проблема. Но прямо сейчас кризиса, скорее всего, не будет: сложно представить себе жесткое падение цены на нефть в ситуации столь же масштабного количественного смягчения в других странах. Несколько лет у нас есть, я надеюсь, за это время мы накопим Резервный фонд.
— Цена ниже 60 долл./барр., по вашему мнению, возможна?
— Очень многие сейчас обсуждают высокую вероятность системных изменений на рынке нефти и газа: уже в Японии нашли сланцевую нефть, ветряная и солнечная энергия становятся столь же экономически эффективными, как и углеводородное топливо.
В 1970-е годы мир стал жестко более энергоэффективен. Американцы пересели с легковых машин с объемом 8 л на японские малолитражки объемом 1,5 л, в пять раз упало потребление бензина. Такие технологические изменения сегодня назревают, и мы о них читаем каждый день. British Petroleum стал Beyond petroleum («Больше чем нефть». — РБК daily). В рекламе Exxon Mobil показывают, как развивают солнечную, ветровую энергию, технологию энергосбережения. Поэтому вероятность того, что нефть перестанет быть экономически значимой величиной, очень высока.
Сейчас уровень цен на нефть с учетом инфляции с 1864 года на уровне максимума, таких высоких цен не было за последние 150 лет. Что, у нас завтра нефть кончится? Нет, у нас сланцевая нефть везде находится. У нас резко вырастет потребление? Нет, наоборот. Предложение растет, спрос сокращается, а цены на нефть на исторических рекордных величинах. Как такое может быть? Такая ситуация не может быть устойчивой.
Надо использовать это время для того, чтобы снова нарастить Резервный фонд и быть готовыми. Очевидно, что у России есть колоссальные возможности по экспорту других продуктов. На мой взгляд, мы вернемся к ситуации XIX века, когда Россия была мировым производителем зерна. Я думаю, что если смотреть на 50 лет вперед, наше будущее, скорее всего, связано с сельским хозяйством.
— Минэкономразвития объявило конкурс на создание системы управления рисками, которая должна позволить раньше заметить кризисные ситуации в экономике и предотвратить их. Минфин будет разрабатывать похожую систему?
— Когда я работал в «Ренессансе», мы пытались построить тоже такую матрицу, которая бы показывала эти риски. Это система, которую необходимо сделать, но как — непонятно. Практика показывает, и это признали и Барак Обама, и Бен Бернанке, никто не мог подумать, что банкротство средней руки спекулянта Lehman Brothers приведет к таким масштабным последствиям для всей мировой экономики. Какие индикаторы могли показать это? И как мы знали, что в конечном итоге будет принято решение американского правительства и ЦБ не поддерживать Lehman Brothers, дать им обанкротиться?
Пример, который я всегда привожу, — начало Первой мировой войны. Ее же в принципе никто не хотел, люди просто хотели решить свои локальные проблемы. И уже исходя из исторических данных понятно, что Германия в какой-то момент не хотела этой войны. Но одно за другое зацепилось, и все это понеслось. Поэтому систему такую надо построить, но как это сделать качественно, я не знаю.
