Улюкаев: «У нас выбор между плохим и очень плохим. И этот выбор на годы вперед»

​

О том, как поймать инфляцию и не упустить рубль, о ценах на нефть, бегущем капитале, мегарегуляторе и волатильности, а также о том, чем грозит наступившая на рынках тишина, — финансовые итоги года накануне Дня Банкира подводит первый заместитель председателя Банка России Алексей УЛЮКАЕВ.

— Алексей Валентинович, все твердят о трудной осени — в связи с европейскими событиями. Может, мы с вами рано итоги подводим?

— Итоги всегда подводить рано, это очевидно… Но похоже на то, что ситуация перешла в вялотекущую стадию.

— Там у них?

— У них. А следовательно, и в России. Потому что у нас очень высокая степень зависимости.

— И чего ждать нам?

— Скорее всего, не будет значительных колебаний цен на нефть. Если посмотреть на график, то в прошлом году они были чуть повыше, а сейчас все меньше и меньше: где-то в районе 110, 109, 111 болтаются уже довольно долгое время. То же самое касается рынка капиталов. Все почти замерло. Это можно назвать стагнацией или неготовностью делать резкие движения в отсутствие информационной прозрачности. Никто не понимает, как будет развиваться ситуация, — ни участники рынка, ни банки, ни компании, ни регуляторы. Можно только строить гипотезы.

— Речка движется и не движется…

— Это застой, скажем так, на несколько лет.

— А что с инфляцией? Президент недавно сказал: «Нужно будет пройти между Сциллой и Харибдой, сдерживать инфляцию, но смотреть, как оперативные действия правительства отражаются на экономике». Оперативные действия — это, надо полагать, выполнение предвыборных обещаний Путина. В этом смысле борьба с инфляцией — политическая задача?

— Я хотел бы напомнить, что этот пассаж президента заканчивается фразой: «Самое главное для нас — это подавление инфляции». И это важно, потому у политического руководства всегда есть набор приоритетов. И приходится их ранжировать. Президент в этом смысле дал очень серьезный сигнал. Серьезный — потому что у нас меняется модель экономического роста. Новая модель будет основана не на экспорте, не на привлечении капитала из-за границы и даже не на росте потребительских расходов, а прежде всего на инвестиционном росте. А для этого нужно, чтобы инвестиционный климат был — в части финансовой, монетарной, фискальной — понятным и предсказуемым. При высокой инфляции он фактически запрещает делать разумные, обоснованные инвестиции. Поэтому наш курс — на инфляционное таргетирование. И это не теория, это ответ на вызов практики.

Что касается инфляции этого года, то мы немного выходим за границы целевого коридора. У нас он очень узкий: 5—6 процентов на этот год, 5—6 — на следующий, 4—5 — на 2014—2015 годы. Не важно, высоко это или низко, важно, что узко. И шанс не перешагнуть этой границы очень небольшой — у нас высокая зависимость от природного фактора: от энергоносителей и даже в большей мере от продовольствия, занимающего 37 процентов в потребительской корзине. И мы должны делать поправку на это. Собственно говоря, повышение ставок Центральным банком — мера из этого арсенала.

— О таргетировании инфляции, насколько я помню, говорят уже года три. Что мешает продвинуться к заветной цели, почему опять возник далекий 2015 год?

— Не опять, а впервые: у нас впервые обозначен конечный горизонт. До сих пор была теория: «переходим», «внедряем элемент» и «когда-нибудь перейдем». Сейчас мы сказали: до 2015 года этот переход будет завершен.

— Давайте объясним на пальцах, что произойдет?

— Я бы сказал, что это три фигуры. Первая — валютный курс. То есть можно управлять денежным предложением через курсовую политику, как мы это делали прежде. Покупаем выручку экспортеров, много рублей даем в экономику, а ставки как сложатся, так и сложатся. Это один вариант. Мы от него ушли. Сейчас работаем через процентные ставки. В сентябре мы их повысили. Нас за это критиковали: мол, это малочувствительно для экономических агентов. Но если посмотреть статистику, то ровно в этот период произошло повышение ставок межбанковского рынка — как бы вслед за нашим. Конечно, как гласит латинская пословица, «после того — не означает вследствие того». Но тем не менее. Повышение ставок для конечных заемщиков, снижение темпов роста денежного предложения по любым категориям: денежная масса, денежная база и, наконец, денежная масса с учетом валютной составляющей — все это резко сократилось. У нас сейчас темпы роста денежной массы меньше 15 процентов годовых. Очень давно такого не было! То есть откликается на эти действия рынок… Итак, первое — это переход от управления денежным предложением через курсовую политику к управлению через политику процентных ставок. Второе — этот переход должен быть чем-то опосредован. Финансовый рынок должен развиваться так, чтобы действия регулятора дошли не только до первичного уровня (как банки между собой обмениваются деньгами, какую ставку ставят), но и по всему полю — долговой рынок, ценные бумаги, кредитование конечного заемщика. Для этого нужно выстраивать сложную финансовую индустрию. Мы над этим работаем вместе с группой Александра Волошина по созданию финансового центра, с другими структурами, развиваем систему центрального контрагента, который позволяет с большей надежностью совершать сделки на рынке ценных бумаг. С 1 ноября в полный рост заработает национальный депозитарий. Это наша компетенция. Но есть огромное количество различных ситуаций, которые мы можем мотивировать, но не можем ими управлять. Поэтому это более сложная составляющая.

И, наконец, третья — информационный обмен, потому что инфляция — это во многом психологический феномен. Если люди думают, что она вырастет до 10 процентов, то есть опасность, что так и будет. Потому что они cтанут приобретать товары длительного пользования, вкладывать в недвижимость, избавляться от тех денег, которые, как они думают, обесценятся. А именно от этого они и в самом деле обесценятся. Тут важна прозрачность, объяснение наших действий, публикация — сейчас мы вышли на эту модель — ежеквартального отчета по инфляции, который дает не только ретроспективу, но и перспективу. Вот три источника, три составные части.

— Но от старых добрых интервенций ЦБ отказываться не будет.

— Не будет. Мы с самого начала об этом говорили. Но важно, какова цель интервенции. Мы не будем защищать курс. Снижается — и пусть снижается. Мы постараемся лишь чуть-чуть замедлить это снижение, сделать его более плавным. Расширим валютный коридор, а к 2015 году, возможно, вообще от него откажемся.

У людей, у бизнеса такая историческая память, что они готовы откликаться на изменение курсовых соотношений нерациональными действиями. У нас не развита система хеджирования, страхования валютных рисков. Поэтому мы в полном соответствии с рекомендациями МВФ понимаем, что борьба с волатильностью, с текущими резкими колебаниями курсов — это наша задача на годы вперед. Первое и главное — мы будем гасить волатильность. И второе — следить за уровнем ликвидности в экономике. Но ни в коем случае не ориентировать рынок на какой-то курс.

— Скажем, провели масштабную приватизацию, позаботились о социальной сфере, еще какие-то выбросы денег в экономику произойдут. Может ли это взорвать ситуацию?

— Ни за что! Да, это вызовет колебания на денежном рынке, рынке ликвидности. У нас есть возможность и инструментарий для того, чтобы смягчить почти любое макроэкономическое действие. Но желательно действовать согласованно и одновременно с другими финансовыми агентами. Как говорится, дорого яичко…

— По валютному курсу у ЦБ таргета нет?

— Нет.

— И динамика бивалютной корзины остается примерно такой же?

— Колеблется немножко: 35,1—35,3. Нам очень комфортно от того, что в эту ситуацию мы почти не вмешиваемся. Бывает — продаем, бывает — покупаем, но в основном не делаем ничего. Это удивительный парадокс! Казалось бы, чем свободнее курс, тем больше он должен колебаться. А на самом деле наоборот. Flexibility — «свободность» — не только не вызывает большую волатильность, а наоборот — означает ее снижение. Мы верим, что рынок способен нащупывать правильные ориентиры. Но при необходимости, конечно, вмешиваемся немножко.

— Алексей Валентинович, но застой, как вы говорите, наступил и у нас, и у них. Почему тогда в 2012 году ожидается чистый отток из России частного капитала аж в 65 миллиардов долларов? Что ищет он в краю далеком?

— Правильно сказали, «что ищет?..». Что такое чистый отток частного основного капитала? Это сальдо, разница между валовым оттоком отечественного капитала и валовым притоком иностранного. Они регулируются разными обстоятельствами. Иностранному капиталу почти все равно, что происходит в России или в какой-то другой стране. Он ориентируется на глобальные события. Что-то изменилось в соотношении доллар — евро, пересмотрел учетную ставку Банк Англии, ЕЦБ объявил, что будет покупать облигации, — сразу меняется поведение инвесторов.

— На что ведется наш инвестор?

— Поведение наших инвесторов определяется другими причинами — внутренними. Есть, к примеру, спрос на рубли. Я могу их вложить в какую-то инвестиционную деятельность, а могу не вложить. Если мне не нравится ситуация, если вижу риски, моя собственность ненадежно защищена, инфляция высока, значит, и не буду связываться с инвестированием здесь. Лучше подожду. Ведь вывоз капитала чаще всего означает вложение в короткие иностранные активы. Это просто покупка времени. Я покупаю время! Возможно, если мне помогут сделать выбор в пользу инвестиций в России, я его сделаю. А если не помогаете, то, как говорится, расконвоированные деньги на север не идут. Только под конвоем… А конвой мы сняли и, как сказал президент, не будем к нему возвращаться. Контроля за движением капитала не будет. Это замечательный сигнал всему миру. Но как в математике, условие необходимое, но недостаточное: оно должно быть подкреплено набором других условий.

Другая сторона вопроса: что такое хорошо и что такое плохо. Многие мыслят в категориях, что отток это плохо, а приток — хорошо. Не факт! Надо разбираться. Мы сейчас, кстати, будем глубже в это вникать, потому что статистика прямых иностранных инвестиций переходит от Росстата к нам. Картина же примерно такая. Есть инвестиции на денежном рынке. Это кредиты, это займы, это вложения во внутреннюю валюту. Есть портфельные инвестиции, когда я покупаю акции компаний. И наконец, есть инвестиция прямая, когда я строю предприятие или покупаю половину этого же предприятия. С точки зрения принимающей стороны, прямая инвестиция — это то, что надо: это «долгие» деньги. Портфельные инвестиции — похуже, но тоже неплохо. А хуже всего инвестиции на денежном рынке. Они очень «короткие». Зафиксировал прибыль — и убежал. Волатильность, хаос, и больше ничего.

Каждый раз нужно внимательно смотреть, из чего состоит это сальдо, какие там пропорции. И не давать эмоциональных оценок — хорошо, плохо.

— Хотя принято считать, что отток капитала — сигнал политический.

— Это не так. Очень сильно не так.

— По вашим словам, ЦБ будет наращивать кредитование банков при любой погоде и при любых сценариях развития.

— Не при любой, не при любых, но будет, и в разных масштабах.

— Банкам-то это сейчас нужно?

— Вопрос неправильно сформулирован. Дело не в банках, а в их заемщиках. Нужно ли это заемщикам — чтобы, например, поддержать рост кредитного портфеля. Например, мы предполагаем, что рост кредитного портфеля должен быть процентов 20-22-23 в номинальных значениях в год. А чем он будет фондироваться? И тут опять три источника и три составные части. Фондируется он либо депозитами домашних хозяйств и бизнеса, либо заимствованиями на рынке, либо финансированием от регулятора. Что происходит с депозитами граждан? Темпы роста кредитования гораздо выше, чем темпы роста депозитов. И это понятно: до сих пор у нас был разрыв между ростом производительности труда и ростом зарплаты. Последняя превышала первую в 2—2,5 раза. Но сейчас вроде бы компании, бизнес начинают проводить более консервативную политику в сторону выравнивания темпов роста производительности и зарплаты. Но для сбережений это означает резкое сокращение. Что вы сократите — привычное потребление или сбережения? Скорее всего, сбережения. Значит, темпы роста депозитов будут, я думаю, существенно ниже, чем темпы роста кредитования.

Второй источник заимствований — на рынках — стал очень волатильным. Кто успел — вошел, кто не успел — рынок закрылся. Поэтому, во-первых, это источник, ограниченный по размеру, во-вторых, неопределенный.

А есть третий источник, который всегда при вас. Этот кредитор не должен быть слишком комфортным — Центробанк не предлагает низких ставок. Мы не мотивируем клиента, но мы страховщик, мы всегда наготове. И скорее всего, на горизонте трех ближайших лет потребности банковской системы в фондировании, которые не смогут быть покрыты никем, кроме Банка России, составят примерно 6—7 триллионов. Мы к этому готовы.

— Двенадцать процентов годовых признано рискованной ставкой по депозитам. Многие ли банки по данному критерию вызывают озабоченность у ЦБ?

— Это не системная проблема. Вообще говоря, ставка — это своего рода рейтинг. Чем выше ставка, тем ниже рейтинг. Ставка отражает рискованность операций, намерение проинвестировать рискованные проекты. У нас простое правило. Берем десять крупнейших банков, смотрим среднюю депозитную ставку, которую они дают. Если кто-то превышает ее, мы его «охлаждаем». Это просто. Но есть вещи посложнее. Например, если у банка высокие ставки по ипотеке, потребительским кредитам без обеспечения, торговым кредитам, то мы говорим: увеличивайте резервы под это. Мы будем повышать резервирование примерно в два раза. Или у вас будут большие требования по капиталу. Вот такая логика.

— Вы говорили, что мировое сообщество сейчас идет по пути сближения трех сфер — денежной политики, политики поддержания финансовой стабильности и надзора. Опять три источника и три составные части. Идея мегарегулятора из этого произрастает?

— В каком-то смысле, но не совсем. Мне, кстати, не нравится само это слово «мегарегулятор». Оно такое претенциозное… Суть — в регулировании всего периметра финансовых рынков. Этим озаботились в последние 4—5 лет во всех странах — будь то центральные банки, регуляторы на финансовом рынке или минфины. Почему? Существует теневая банковская система — это те, кто не лицензируется, не регулируется, не подпадает под нормы надзора, но фактически кредитует, привлекает деньги, берет депозиты. Прежде всего это хеджфонды и фонды денежного рынка. Это огромные объемы движения денег, которые никем не контролируются. Поэтому главная задача создать единый периметр регулирования.

Вполне возможна ситуация двух или трех регуляторов, которые имеют между собой тесные рабочие отношения. Но в 2008 году мы поняли, как важно, когда монетарное агентство, регулятор и надзорщик вместе, одно целое. Один понимает проблему, а у другого есть средства для того, чтобы ее решить. А проблема сложная: надо дать ответ на изменения самого объекта регулирования.

Ведь если раньше ими были отдельные страховые компании, отдельные пенсионные фонды, то сейчас возникают целые эмираты: банк, а у него страховая компания, набор хеджфондов, пенсионный фонд и т. д. И он участник фондового рынка, обладающий, как правило, несколькими лицензиями. ЦБ за ним надзирает с одной стороны, ФСФР — с другой, кто-то с третьей. И тут возникает то, что называется «у семи нянек дитя без глазу». Вот эти три обстоятельства, которые объективно требовали создания «мегарегулятора»…

Формы могут быть разные. Мы никогда не были застрельщиками того, чтобы нам передали эти функции. Более того, эмоционально мы не хотели бы этого — в нашем собственном доме еще не все в порядке, нам есть чем заниматься. Принятие этих функций — огромная головная боль. Но коль скоро есть общее понимание, что это надо сделать, мы, конечно, готовы и будем при соответствующем решении все делать, чтобы проблему эту решать.

— За этот год не произошло никаких крупных банковских скандалов…

— …Хочется, чтобы были?

— Для разнообразия… Неужели устоялась система?

— Я думаю, что не устоялась. Слияния и поглощения будут происходить. Что-то будет меняться. Это требование времени. А скандалов, конечно, лучше избегать.

— Очень коротко: какую оценку поставите текущему финансовому году?

— Знаете как: живы, значит, год хороший. Я думаю, что этот и каждый следующий год мы должны этим критерием мерить. У нас сейчас нет выбора между хорошим и очень хорошим. У нас выбор между плохим и очень плохим. И этот выбор на годы вперед. Ситуация будет сложная, труднопредсказуемая. Возникшая сейчас тишина будет уходить и приходить. Это будут волны, локальные волны, затрагивающие какой-то отдельный сегмент.

А в целом год вполне хороший. Пострадавших мало. Темпы роста кредитования даже выше, чем мы предполагали. Темпы хорошие, а накопление рисков отстает от роста. Поэтому я считал бы, что год, скажем так, на четверку.

Беседовала Наталья КАЛАШНИКОВА