— В своих выступлениях Вы часто, особенно после кризиса, говорили о том, что теперь стратегии наших банков должны измениться. Что времена рынка предложения проходят, условия диктовать начинает именно потребитель банковских услуг, и банки должны разворачиваться к нему. Как Вы считаете — происходит разворот банковской стратегии? И вообще, что происходит?
— На острие момента происходит очень интересные события. У нас есть банковская система, которая сложилась исторически таким образом, что примерно 40% средств клиентов формируют вклады населения, примерно 75% кредитов клиентам формируют кредиты предприятиям. При этом уровень закредитованности корпоративного сектора уже находится на очень высоком уровне по сравнению с ближайшими странами-соседями. Копораты перекредитованы, но банковская система по-старому пытается запихивать корпоратам кредиты. Конкуренция на этом сегменте рынка самая острая. Причем, нынешняя ситуация, когда мировые рынки наконец-то открылись, окажет дополнительное негативное влияние, потому что все наши крупнейшие заемщики благополучно погасят все свои кредиты, и банкам нужно будет стремительно эти десятки миллиардов долларов запихнуть обратно в свой кредитный портфель.
— Вы говорите о крупных корпоративных заемщиках? Или о малом бизнесе тоже?
— Малый бизнес вообще в России практически отсутствует. Я являюсь глубоким пессимистом в отношении развития малого бизнеса в России. Этого бизнеса очень мало, он находится в тяжелом финансовом состоянии, и его ни в коем случае нельзя сравнивать с малым бизнесом в других странах, потому что это, по сути, два принципиально разных явления.
Кредитные риски при кредитовании малого бизнеса по сравнению с розницей зашкаливают. Вопрос с объемом бизнеса тоже очень сомнительный, он минимум на два порядка меньше, чем в розничном кредитовании. Если у нас в стране 40—50 миллионов заемщиков — физических лиц, то малых предприятий у нас раз в 20 меньше. Более того, банки, занимающиеся розничным кредитованием, когда начинают подкручивать после кризиса скоринг, первое, что делают — они банят кредитование сотрудников малых предприятий, потому что именно в этом сегменте самые высокие увольнения, самая низкая стабильность зарплаты и так далее. Что очень много говорит о том, насколько это чудесный бизнес.
— Получается, что
— Это то, что мы наблюдаем. Причем, многие банки винят во всех проблемах «засилие госбанков» и несправедливые условия конкуренции на рынке.
Мы решили проверить эту теорию, и выяснить — правда ли, что госбанки всех заели? Мы предположили, что если государственные банки пользуются каким-то преимуществом, то это должно
— То есть их показатели такие же, как в целом по рынку?
— Не совсем так. Они существенно лучше, чем у других банков, входящих в топ-30, а именно с этими банками обычно все и норовят сравнивать. Но есть островок, который быстрее растет, более рентабельный и по всем показателям выглядит настоящим банковским Эльдорадо. Это чисто розничные банки, банки, у которых вообще нет корпоративного бизнеса. Эти банки оказывают столь сильное влияние на конкурентные позиции госбанков, что те вынуждены повышать ставки по вкладам и вводить новые продукты, ориентированные на розничный сегмент, чтобы остановить падение своей доли рынка.
Выяснилось, что главным детерминантом рентабельности является именно бизнес-модель.
Если мы начинаем смотреть на доходность активов, то с доходностью активов получается очень интересная вещь. На самом деле доходность активов корпоративных банков очень хорошая, доходность активов розничных банков тоже нормальная. Они обе находятся на одинаковых уровнях. Есть еще банки, которые кредитуют розницу, но фондируются за счет западников. В принципе, у них тоже все нормально.
А вот если брать противоположный сегмент — сегмент, где большая доля банков с розничным фондированием и корпоративным кредитованием — это самый ужас. Это банки, которые пытаются кредитовать корпоративный сектор, при этом фондируясь вкладами.
Но большинство банков, представляет собой смешанную модель: те самые 75% кредитов предприятиям в кредитах клиентам против 40% депозитов физлиц в средствах клиентов.
Именно вот этот перекос приводит к тому, что универсальные банки так далеки от идеала.
— Сколько у нас вообще банков, которые работают с розницей?
— Около сотни. Фактически, чисто розничных банков совсем немного. Хуже всего сегодня банкам, которые кредитуют корпоративный бизнес, а фондируют это вкладчиками.
— Как могла бы выглядеть идеальная бизнес-модель?
— В теории банк, в котором бы был самофондированный корпоративный и самофондированый розничный бизнес в сочетании с привлечением средства на финансовых рынках и
Если взять, например, чисто корпоративный банк и чисто розничный банк, слить их и не заставлять фондировать друг друга — это будет очень рентабельный банк. При этом он сможет иметь меньше капитала, как ни странно, корпоративные банки, работающие в более, казалось бы, надежной нише, чем розничные банки, вынуждены иметь много больше капитала, чем последние, потому что для корпоративных банков характерные крупные кредитные риски. В результате при равной доходности активов розничных и корпоративных банков доходность капитала (ROE) у розничных банков намного выше.
Если же две модели объединить, то они смогут демонстрировать более высокую рентабельность, потому что капитал будет распределяться между двумя сегментами, и это будет реальная диверсификация риска. При этом сохранится очень приличный темп роста.
— За счет чего такой банк сможет расти?
— В течение длительного времени практика банков состояла в том, что розничное фондирование является нашим магистральным направлением. Будем развивать вклады — и все будет отлично. Надо развивать вклады, клепать отделения в спальных районах, всячески ориентироваться на массовый сегмент.
Первое полугодие 2012 года подарило нам одну относительно новую тенденцию это быстрый рост корпоративного привлечения.
Доля привлечения средств корпоратов в течение 10 лет снижалась, а тут она начала снова расти. Частично это, конечно, — следствие снижения темпов роста экономики. Если бы были высокие темпы роста и активный инвестиционный процесс, то компании активнее занимали бы, а не копили денежные средства. В первую очередь это, безусловно, средства экспортеров. Во-вторых, это еще какие-то финансовые компании, часто управляющие крупным частным капиталом, страховщики, и так далее.
— А розничные вклады?
— Правда жизни оказалась суровой. Выяснилось, что бурный рост потребительского кредитования привел к тому, что источник депозитных ресурсов в низкодоходном сегменте практически оказался выжжен. Если миллионы людей берут потребительские кредиты, то они уже не могут наращивать вклады. И получилось, что миллионы вкладчиков очень быстро набрали кредиты, и, соответственно, вклады в банковскую систему не текут. Это оказалась достаточно серьезная проблема. Впервые в истории России осенью 2012 года объем выданных банками потребительских кредитов превысил объем привлечения вкладов, то есть норма сбережений стала отрицательной — прям как в Америке перед кризисом 2008 года.
— Получается, рынок вкладов также исчерпал себя?
— Не совсем, рынок массовых вкладов действительно показал разочаровывающие результаты. Но образовалась другая, более интересная ниша.
Выросло число вкладов со стороны самых состоятельных граждан. Этот сегмент растет быстрее рынка. Это незастрахованные вклады свыше миллиона рублей. И в этом принципиальное различие, например, с 2000-ми годами. В начале 2000-ых годов примерно 60% вкладов населения представляли собой пенсионные вклады. В настоящий момент самая растущая доля — это самые богатые вкладчики, а массовый клиент ушел в потребительское кредитование. А какие такие продукты наша банковская система дает этому состоятельному вкладчику? Она ничего не может предложить.
Эти вкладчики приносят свои вклады в банковскую систему по очень простой причине: на мировом финансовом рынке — кризис. В акции вкладываться страшно, в ПИФы — тоже. Облигации нестабильны, рыночные риски очень высоки. Западные банки не внушают прежнего доверия, и уровень доходности там крайне низкий. В недвижимость вкладывать тоже стремно.
В итоге банковская система оказалась самым привлекательным местом, где можно было бы держать эти вклады. Вкладчики, которые вкладывают сотни миллионов рублей, — это узкий сегмент. Но тех, кто вкладывает от одного до нескольких миллионов рублей, много.
— Какие продукты банки предлагают этим клиентам?
— Стоит понимать, что эти вклады не представляют собой средства, которые отложены на черный день. Человек, например, может взять и купить автомобиль в любой момент. Поэтому они не предполагают длинные сроки. У многих эти остатки держатся на достаточно коротких вкладах. А у банковской системы практически отсутствует продукт, ориентированный на человека, который держит в банке большие, но короткие деньги. Было бы справедливо, чтобы он держал эти деньги за какой-то процент. Самые высокие проценты платятся, на самом деле, как ни странно, самым мелким вкладчикам.
На Западе вкладчик на транзакционном счете держит маленькие средства, а остальное — на сберегательном. И если ему нужно, перебрасывает с сберегательного на транзакционный счет. Наша банковская система таких продуктов практически не предоставляет. Хотя постепенно она тоже начинает туда очень внимательно смотреть.
— Увеличение страхового покрытия АСВ до 1 млн рублей отражает именно эту тенденцию?
— Да, причем не факт, что расширение покрытия — это правильная мера. Мы видим, что именно конкуренция со стороны — пока не самых больших — банков, специализирующихся на рыночном кредитовании, приводит к задиранию уровня процентной ставки. То есть, в условиях, когда инфляция все-таки остается относительно стабильной и низкой, максимальные процентные ставки по вкладам выходят в устойчиво положительную область и измеряются уже от 3% до 6% процентов в реальном выражении.
Это аномально высокий уровень, такие ставки высоки даже для кредитов. А у нас рынок вкладов перегрет, и полностью определяется конкуренцией со стороны узкой группы банков, занимающихся самым рискованным видом кредитования. Перегрев рынка вкладов негативно сказался на намного более значимом рынке ипотеки, усугубил положение корпоративных банков с розничной депозитной базой.
Причем группа розничных банков успешно отгрызает долю рынка у мелких банков, и у банков покрупнее, и у самых крупных банков. Постепенно эта группа банков врывается в элиту российского банковского бизнеса. Хотя, безусловно, это высоко рискованные виды кредитования,. Там вполне вероятны дефолты участников рынка в случае провалов в системе риск-менеджмента.
— Получается, что чисто розничные банки могут вытеснить из десятки крупнейших традиционных лидеров?
— У лидеров есть возможности формирования универсального банка с серьезными конкурентными преимуществами, но мы видим, как банки, не занимающиеся реструктуризацией операций, стремительно теряют долю рынка и покидают группу крупнейших.
Что же касается розничных банков, то ответ — и да, и нет.
Перспективы роста высокомаржинального потребительского кредитования на самом деле довольно ограничены. Потому что у него есть ограничения по спросу — и они достаточно близки. И вопрос не в том, что продукт сам по себе станет не нужен, просто он очень быстро достигает того состояния, когда объем погашений равняется объему выдачи.
Одно время магистральным направлением развития российской банковской системы было автокредитование. Оно успешно развивалось, но потом тоже достигло своих пределов, определенных рынком автомобилей.
У нас давно уже перестал расти рынок POS-кредитования, который в середине 2000-х годов считался самым перспективным рынком. Тогда, на POS-кредиты приходилось около 40% всех кредитов физическим лицам, включая долю Сбербанка. Фактически, доля «Русского Стандарта» или «Хоум Кредита» на рынке розничного кредитования была эквивалентна доле всех остальных банков, включая Сбербанк.
Так, в середине 2000-х годов я говорил, что ошибочно делать ставку на POS-кредитование, когда вслед за «Русским Стандартом» и «Хоум Кредитом» все рванули в магазины. Там были очевидные ограничения — не столько спросовые, сколько каналов продаж. Сколько точек POS-кредитования можно создать? Была, может быть, пара десятков банков, которые
С тех пор многое изменилось, и доля традиционного POS-кредитования составляет порядка 7% розничных кредитов.
Сейчас, правда, Сбербанк и ВТБ собираются снова пойти в нишу POS-кредитования. Посмотрим, чем дело закончится. Но я считаю, что это попытка войти в старую воду и занять долю на рынке, который будет в перспективе занимать уже не 7%, а 2,5% от кредитного портфеля российских банков.
Высокомаржинальное кредитование является очень близким субститутом POS-кредитования. Но если кредитовать на короткие сроки, которые варьируются в пределах трех лет, со ставками 20% и выше, то объем погашения очень велик, и он очень быстро съедает покупательную способность. Это означает автоматическое торможение рынка.
Второй фактор торможения — это нехватка ресурсов.
Система быстрее тормозит именно за счет низкой ликвидности, чем за счет ограничения по капиталу, к которому все любят привлекать внимание. А ситуация с ликвидностью в банковской системе плоха, в том числе и в связи с тем, что вкладчик подвел. Вкладчик реально приносит гораздо меньше, чем можно было бы ожидать, и виновата в этом сама банковская система. Банковская система, выдавая потребительские кредиты, съедает способность вкладчика приносить вклады. В этом смысле, она сама себя тормозит.
Пока вы занимаетесь кредитованием высокомаржинальных клиентов в своих отделениях, привлекая вклады от других таких же клиентов, эти сегменты рынка — как сообщающиеся сосуды. Чем больше вы выдали, тем меньше вы привлекли вкладов.
И чем больше банков участвуют в этом рынке, тем быстрее все это закончится. Собственно говоря, сейчас мы видим, что на рынке коротких и дорогих кредитов сейчас присутствует подавляющее большинство банков — и крупных, и мелких. Все пошли туда, высокомаржинальные банки вроде бы рулят, но в целом я предсказываю, что торможение произойдет очень быстро — это вопрос ближайших 12 месяцев.
Как дальше продолжать выдавать эти кредиты в условиях ограниченного спроса? Нужно увеличивать сроки, кредитуя надежных заемщиков. А до каких пределов можно увеличивать сроки высокомаржинальных кредитов? Эти пределы очень ограничены. Нельзя выдавать 10-летние высокомаржинальные кредиты, это превращается в полную бессмыслицу: сделать ремонт и 10 лет платить проценты по кредиту, очень понемногу гоя основной долг? А со стороны банка уровень кредитного риска может оказаться запредельным. У банковской системы очень ограниченные возможности развиться в этом сегменте.
Кстати, именно торможение высокомаржинального кредитование является предпосылкой для охлаждения рынка вкладов. Банки, не видя дальнейшего спроса на высокодоходные кредиты, начнут снижать ставки по вкладам, перейдя из режима привлечения в режим удержания.
— То есть происходит торможение рынка вкладов?
— Снижение ставок по вкладам не означает обязательно падением темпов роста рынка вкладов. Высокие ставки по вкладам не особо способствовали росту рынка — напротив, темпы роста только падали. Высокие ставки способствовали перераспределению долей рынка в пользу розничных банков с фокусом на высокомаржинальном кредитовании, торможение высокомаржинального кредитования вновь склонит чашу весов в пользу традиционных банков с более диверсифициированным по продуктам и в среднем менее доходным портфелем.
Именно эти банки уже сейчас выигрывают от тренда роста ВИП-вкладчиков. В самом деле, очень сложно в одних и тех же отделениях обслуживать крупных вкладчиков и выдавать кредиты на 60 тыс. рублей.
При этом, если вкладчик несет большие деньги, значит, нужен продукт для этого вкладчика. А продукт, который интересует этого вкладчика — это только ипотека. Потому что, если вкладчик несет в банк 3 миллиона рублей, ему даже автокредит не нужен. Это сегмент, который не нуждается в большинстве видов кредитов, которые предлагает банковская система в настоящий момент — кроме ипотеки.
— Кредитные карты в этом играют какую-то роль?
— Кредитные карты — это один из продуктов, который находится в прямой конкуренции с POS-кредитами и высокомаржинальными кредитами. Это всего лишь один из технологических вариантов развития этого рынка. Но это всего лишь носитель, это не самостоятельная часть. Те, кто кредитуют с помощью кредитных карт, снижают издержки на выдачу, повышают лояльность клиента, но это не самостоятельный вид бизнеса.
Кредитная карта будет давать дополнительный рынок, но он не сможет дать большого роста, потому что ограничения те же самые. По существу, кредитные карты — это десятимесячный кредит. Если вы обязаны гасить одну десятую часть своей задолженности, то это — десятимесячный кредит. Реализовано это через кассу или через кредитную карту и терминал по приемам наличных — это чисто технологическое решение, а рынок тот же самый.
— Тот же ТКС или Связной-Банк крайне активны в картах, и они сейчас так же активно пытаются привлечь депозиты.
— Да, потому что надо фондировать это развитие. Даже открытие мировых рынков радикальным образом ничего не меняет. Бурление, которое происходит внутри банковской системы, — это и есть поиск некоей банковской системы будущего. Банковская система будущего — это реальная банковская система, обслуживающая другими продуктами чуть-чуть других клиентов и довольно сильно реструктурированная по сравнению со своим нынешним, достаточно корпоративным состоянием.
— Кто эти другие клиенты?
— Вот вопрос, который я обычно задаю банкирам. Если у меня есть заемщик, который имеет доход 30 000 рублей, какой объем кредитов я ему могу выдать? И банкиры обычно говорят: маленький. А я говорю: это зависит от продукта. Потому что если вы ему выдаете, например, кредитную карту, то несложно сосчитать, что вряд ли вы ему дадите больше, чем 100 000 рублей. Скорее всего, даже меньше. Это максимум, что можно выдать такому заемщику. А если вы ему выдаете ипотеку, то вы ему выдадите больше миллиона. Это означает, что бизнес, который можно сделать на этом клиенте, отличается в 10 раз.
Если верить статистике Банка России, то в России выдано примерно 2,5 миллиона ипотечных кредитов. Это означает, что уровень проникновения ипотеки уже сейчас — порядка 4% населения. Рост ипотеки в 3 раза с точки зрения объема портфеля — это означает рост проникновения до 12% населения. Это будет означать, что мы все еще находимся в верхней части среднего класса. У нас уровень проникновения ипотеки — примерно 2,5% ВВП. На Западе — это порядка 60%-100% ВВП. В Польше, Венгрии и Чехии речь идет о 15—20% ВВП. То есть применительно к России речь идет о десятикратном росте.
— А ипотека растет?
— А ипотека растет, но не особо быстро, потому что все заняты высокомаржинальным кредитованием. В этой ситуации кажется логичным сконцентрироваться на развитии высокомаржинального кредитования, но сам по себе рынок ограничен.
— Но есть же психологическая сторона вопроса, высокомаржинальное кредитование — это бизнес прямо сегодня, а ипотека — это бизнес на 20 лет.
— В ипотеку нельзя заставить уйти банки. Их туда можно закатать только катком неизбежности. А каток неизбежности катится.
Когда вы перестанете расти в высокомаржинальном кредитовании, и объем ваших выдач сравняется с объемом ваших погашений, доля ипотеки начнет расти сама собой.
Можно представить себе такую модель. Вы выдаете ипотечные кредиты на 25 лет, и вы выдаете трехлетние потребительские кредиты. При этом ваша стратегия — это высокомаржинальное кредитование, поэтому потребительских кредитов вы выдаете на 600 рублей в месяц, а ипотечных — только на 100. Через 15 лет доля ипотеки в вашем портфеле будет составлять 60%.
Что еще это означает? Банк, который специализировался на потребкредитах, изначально получает преимущество короткое преимущество в темпах роста, но в долгосрочной перспективе объем ипотечного и высокомаржинального бизнеса отличается по размерам в десятки раз.
— Ну да, если оба выжили.
— Если оба выжили. Вероятность выжить у ипотечного банка выше. Предположим, вы выдаете ипотеку под 12%, а высокомаржинальные кредиты вы выдаете под 25%. Различие в ставках составляет целых 13 процентных пунктов! А если у вас просрочка в одном месте 2%, а в другом — 20%? А операционные издержки? Ипотеку дороже выдавать, но портфель растет и копится. Если посчитать, то издержки на выдачу в расчете на выданный рубль одинаковы. Даже если выдать ипотеку стоит 30 000 рублей, а выдать потребительский кредит стоит 5000 рублей, то портфель отличается больше, чем в 6 раз. Поэтому на один рубль нового портфеля выдача стоит одинаково. Но ипотечный портфель с годами копится, а короткий портфель быстро гасится. Поэтому при равном объеме выдачи новых кредитов различие объеме портфеля через 15 лет будет в десятки раз. Это означает, что ваши издержки, которые вы несете ежегодно, с нынешних 4% портфеля могут превратиться в 0,4% накопленного портфеля. А различие в 3,6% удельных издержек — это уже вторая маржа.
— На Западе это уже является основой банковской системы?
— Конечно. У нас банки обычно, когда говорят о своей эффективности, оперируют показателем cost-to-income, то есть отношением своих издержек к доходам. Но есть еще другой показатель, на который я предлагаю смотреть. Это — cost-to-assets, то есть издержки на величину активов. Почему важно смотреть на этот показатель? Если нанять лучших консультантов, провести операционное улучшение, то вы можете увеличить скорость обработки платежки на 30%, вы можете улучшить скорость выдачи потребительских кредитов, сократить еще в 2 раза издержки, но активы в некоторых вариантах бизнес-модели вы можете нарастить в десятки раз при тех же самых издержках. И вот это и есть реальный драйвер роста и прибыльности!
— Интересно, это представляет собой наиболее важную часть изменений банковского бизнеса, но при этом шум стоит вокруг другого — вокруг платежных технологий, вокруг новых технологических решений — NFC, мобильного банкинга, самообслуживания и так далее…
— Мобильный банкинг — это и есть способ сократить издержки. Вы нуждаетесь в меньшем количестве персонала, вы оказываете услуги 24 часа в сутки. Это полезная вещь. Но это не заменяет банковский сервис по другим продуктам — банк должен оказывать все остальные традиционные виды услуг. Главным пользователем всех этих чудесных технологий является не пресловутая бабушка или студент, а человек с доходом выше среднего — тот человек, который сейчас формирует растущую часть пассивов российской банковской системы. Именно этот человек будет проводить платежи, в том числе большие. Этот человек будет пользоваться полным спектром услуг, а не довольствоваться платежными терминалами QIWI. Возможно, ему нужны отделения. Если вы фокусируетесь на эту аудиторию, возможно, вам нужно меньше отделений, и возможно, они должны выглядеть иначе.
— Этот клиент — не Generation Y?
— Оно войдут туда через какое-то время. Считается, что наше молодое поколение практически в полном составе войдет в средний класс, если не сопьется. Другого выхода у них нет, потому что все они поголовно получают высшее образование. Вопрос, конечно, есть к качеству этого образования. Но, тем не менее, в экономике будет дефицит рабочих рук. Это означает, что все они получат более-менее нормальную работу. Лучшие из них будут высоко цениться, потому что других не будет. Это означает, что у всех у них будет хорошая зарплата. А это означает, что вот он — этот самый банковский клиент, он зреет, он относится именно к сегменту высшего среднего класса. И это молодое поколение туда постепенно добавляется. Нас уже это поколение догоняет, это люди, которые в 2000-ых годах заканчивали школу.
— Получается, что сейчас банкиры, которые думают о стратегии, должны думать не столько о технических фишечках, сколько о том, какие виды бизнеса они развивают?
— Абсолютно. Надо понимать, чем ты занимаешься, потому что в этом и состоит фишка. Оказание традиционного сервиса никто не отнимал. Да — можно специализироваться на автокредитовании, но это будет низкомаржинальный бизнес. Можно оказать платежные услуги, но сколько на этом заработаешь? Никто не готов платить за расчеты дорого. Когда ты снижаешь свои издержки, уменьшаешь необходимость контактов при помощи технологических инноваций, их основная задача — не дополнительно заработать, а сэкономить. Технологические инновации — это не способ заработать, это способ сокращения издержек. Задача — построить slim bank, а не задача — заработать состояние на транзакциях.
— На Западе идет борьба за рынок транзакций. Банки оттуда активно выживаются другими игроками…
— Да, там есть прямая конкуренция со стороны небанковских посредников. Хорошо, что это происходит, потому что банки вынуждены меняться, чтобы соответствовать ситуации. С другой стороны, все-таки задача управления финансами, задача обеспечения сбережений на пенсию и задача оказания финансовых услуг в самом широком спектре — это задача финансовых учреждений, а не мобильных операторов, например. В России мы находимся в ситуации, когда еще не развилась, но обязательно разовьется конкуренция со стороны альтернативных финансовых посредников.
— QIWI, Яндекс.Деньги?
— Нет, я говорю про нормальных финансовых посредников, — страховые компании, управление активами и так далее. У нас же всего этого нет. Мобильные платежи — это определенная часть комиссионного дохода, на которой хотелось бы заработать больше. Но это не так много, как можно было бы зарабатывать на традиционных финансовых сервисах, которые в России отсутствуют как класс.
Например, накопительное страхование жизни — где оно? Если посмотреть на баланс крупного западного банка, мы увидим, что вкладчик там не составляет половину баланса. Дай бог, если он там составляет четверть. А половину баланса там составляют страховщики, другие финансовые институты. Они фондируют банки не обязательно своими вкладами — они покупают облигации этих банков. Облигации выкупают не вкладчики, а специализированные финансовые институты, и они формируют значительную часть ресурсной базы финансовой системы. А у нас это отсутствует как класс.
Но эти виды бизнеса появятся, и будут оказывать конкуренцию банкам. Российским банкам предстоит столкнуться с волнами новых финансовых посредников. То, с чем они сталкиваются сейчас — это мелочи, по сравнению с тем произойдет, если у кого-то, например, получится развить накопительное страхование жизни. Это — реальный конкурент, причем, не по каким-то там платежам, которыми не так уж и пользуются. Если банки начнут проигрывать рынок вкладов страховщикам — это будет уже серьезно, потому что рынок вкладов измеряется 15 триллионами рублей и соответствующим объемом дохода. Вот где нужно развивать продукт. Вот там реальная конкуренция.
Сегодня население не привыкло думать на 15 лет вперед. Но когда массовый средний класс, которому сейчас лет 40, достигнет пятидесятилетия, и станет понятно, что старость не за горами, и нужно хоть немножко чего-то скопить, — вот тут начнется реальный рост спроса на управление финансами.
— Получается, что технологические новинки не так существенны?
— На общем фоне они не играют принципиальной роли. Они важны для создания лояльности. Клиенту из верхнего среднего класса нужен не процент, ему нужен сервис. Наши банки все еще сохраняют идеологию кредитной организации — берем вклады, выдаем кредиты, на эти 3% и живем. А идеология сервисной организации отсутствует. И еще меньше у банков понимая того, что банк может обслуживать своих клиентов через их жизненный цикл.
Потому что есть очень много продуктов, которые теоретически могли бы быть полезны, а наш клиент вынужден заниматься «шопингом» по разным финансовым организациям, вместо того, чтобы получить все в одном пакете.
— В Европе в финансовой сфере все очень неспокойно, финансовая система находится в шатком состоянии. Опасность для нашей банковской системы может прийти оттуда?
— Эта угроза существует. Нам нужно по возможности сделать некую систему, которая может оперировать на собственных ресурсах. Если подумать, то Россия — это страна безграничных возможностей. Эти возможности могут не реализоваться, но не Европа будет тому виной.
Если мы выходим на самый высокий уровень абстракции, то проблема выглядит следующим образом. Есть Америка и Европа, которые потребляют очень много. Если весь мир подтянется к Америке и Европе, земной шар лопнет. Это означает, что этого не произойдет. Мы видим, что мир, по крайней мере, в некоторых странах, население которых измеряется миллиардами, потихонечку подтягивается. Это означает, что стандарты потребления ресурсов в странах Запада должны будут сокращаться. Это не означает, что они впадут в нищету, это просто означает, что нужно будет разрабатывать технологические решения, которые позволят потреблять меньше всех ресурсов. Но цена ресурсов и активов, которые производят эти ресурсы, в ближайшее время будет оставаться высокой, вне зависимости от того, ударит кризис в Европе или не ударит.
Страны, поставляющие ресурсы, в этой ситуации выигрывают. У нас, скорее всего, ничего такого уж очень ужасного в этой ситуации все-таки не произойдет. Мы оказываемся бенефициарами этой глобальной ситуации. Другое дело, что, в отличие от Саудовской Аравии или Кувейта, доля нефтяного бизнеса в России, вопреки распространенной точке зрения, невелика, она уже не может прокормить страну.
Если посмотреть статистику 1992 года, то доля экспорта ВВП составляла 80%, потому что ВВП был маленьким, курс рубля заниженным, а нефти было столько же. С тех пор остальная экономика в реальном выражении не очень росла, но в номинальном выражении по мере укрепления рубля она выросла очень сильно. И сейчас доля нефтяного сектора — это четверть. Да, это — 40% бюджета, но это четверть от ВВП. Нефть стагнирует, и газ у нас стагнирует, а экономика растет на 3—4%. Это означает, что остальная экономика каким-то образом растет. И это означает, что каждый год доля нефти снижается. И через некоторое время доля нефти в бюджете будет уже будет не 40%, а 30%.
Если Россия вот в этом смысле не перестроится, то это будет достаточно неприятная вещь. Но все равно это дает определенную фору, для того чтобы развивать все остальное. У нас же вокруг не пустыня, у нас вокруг — Эльдорадо. Надо только создать возможность, для того чтобы это Эльдорадо было освоено.
Беседовал Антон АРНАУТОВ
