​Новых 90-х не будет. Почему это плохо

В отличие от спада 1990-х, текущая стагнация не сопровождается структурными сдвигами в экономике, а потому она не станет прологом к десятилетию стабильности.

Экономика замедляется

В апреле Росстат привел первую оценку темпов роста ВВП за IV квартал прошлого года. Прирост на 0,9% стал более скромным на фоне двух предыдущих кварталов, когда экономика, согласно уточненным данным Росстата, в годовом выражении выросла на 2,5% и 2,2% соответственно. Такое замедление во многом было связано с динамикой в промышленности: спад в добыче полезных ископаемых в IV квартале достиг 0,9%, а в обрабатывающих отраслях — 2,8%.

С одной стороны, здесь сказалась сделка ОПЕК+. Под ее влиянием снизилась не только среднесуточная добыча нефти (с 1 529,3 тыс. тонн в декабре 2016 года до 1 494,8 тыс. тонн в декабре 2017-го, согласно данным ЦДУ ТЭК), но и производство нефтепродуктов, статистически относящееся к обрабатывающим отраслям: например, в декабре 2017 года первичная переработка нефти сократилась на 3,6% в сравнении с декабрем 2016-го (до 24,5 млн тонн). С другой стороны, повлияло недофинансирование расходов на оборону, которые, согласно оценке Минэкономразвития, по итогам года оказались на 6,7% ниже в сравнении с уточненной бюджетной росписью, — из-за этого замедлился прирост в некоторых секторах машиностроения. Свою роль сыграл и контраст между аномально холодным ноябрем 2016 года и теплым декабрем 2017-го: из-за погодной разницы сектор обеспечения электроэнергией показал спад на 4,1%.

Растем ниже среднемирового уровня

В начале 2018 года временные негативные факторы частично сошли на нет. В I квартале погода оказалась ближе к средним температурным значениям, поэтому выработка электроэнергии по итогам трех месяцев увеличилась на 1,8%, а производство пара и горячей воды — и вовсе на 5%. В марте Россия не полностью выполнила обязательства сделки ОПЕК+: вместо заявленных 10,95 млн баррелей среднесуточная добыча нефти, по данным ЦДУ ТЭК, достигла 10,97 млн — это внесло вклад в прирост добычи полезных ископаемых, который, согласно данным Росстата, в I квартале составил 1%. Поддержку обрабатывающим секторам оказало восстановление автомобильного рынка: за январь — март продажи новых легковых авто увеличились на 22% (до 392,9 тыс. штук), как следует из данных Ассоциации европейского бизнеса. Как результат, по итогам I квартала сектор обработки нарастил выпуск на 2,2%, а промышленность в целом — на 1,9%.

Однако, даже если по итогам 2018 года промышленное производство покажет более высокую динамику, чем в 2017-м (1%), темпы прироста ВВП России вряд ли превысят среднемировые значения. Согласно апрельскому прогнозу Международного валютного фонда (МВФ), и в 2018, и 2019 годах мировая экономика вырастет на 3,9%, тогда как российская — лишь на 1,7% и 1,5% соответственно. Схожая оценка темпов прироста ВВП России вытекает из прогноза ОЭСР (1,8% и 1,5%) и Всемирного банка (1,7% и 1,8%), а также консенсус-прогнозов Thomson Reuters (1,7% и 1,7%) и Центра развития Высшей школы экономики (1,7% и 1,6%). Чуть более оптимистичный прогноз дает Минэкономразвития, в базовом сценарии которого прирост ВВП в 2018 и 2019 годах заложен на уровне 2,1% и 2,2%, а в целевом — 2,2% и 2,6%. Но и этот уровень все равно существенно ниже среднемирового.

Рост ВВП не ключевой показатель кризиса

В принципе, темпы экономического роста зачастую не являются ключевым индикатором кризиса. Например, в 1928—1940 годах советская экономика, согласно оценке профессора РЭШ Андрея Маркевича, росла средним темпом в 3,6%, в то время как в США, по данным Бюро экономического анализа, в 1930—1940-х годах средние темпы роста составляли 2,2%. Однако именно на первые пятилетки пришлась форсированная индустриализация, основанная на беспощадной эксплуатации крестьян. Долгосрочным последствием такой политики стал демографический кризис и упадок сельского хозяйства: будучи накануне Первой мировой войны ведущим экспортером зерна, Россия к 1970-м годам стала его крупнейшим импортером.

Схожая, пусть и менее трагичная картина наблюдалась в 1970-е и начале 1980-х, когда Штаты на фоне кризиса экономики «угля и стали» пережили несколько рецессий (в 1974—1975, 1980 и 1982 годах, по данным Бюро экономического анализа), в то время как для советской экономики были характерны невысокие, но устойчивые темпы роста (0,9% в 1974—1985 годах в сравнении с 3,5% в 1950—1973 годах, согласно оценке Андрея Маркевича). В условиях плановой экономики над потенциально убыточными предприятиями не нависала угроза закрытия — они поддерживались либо за счет государства, либо за счет потребителей. У них в условиях дефицита не было свободы выбора, что автоматически обеспечивало спрос на товары, малопривлекательные с точки зрения цены и качества.

Это дало о себе знать после либерализации внешней торговли и перехода к рыночной экономике, когда из-за проигрыша в конкуренции с импортом стали сворачивать мощности ткацкие фабрики в Иваново, автомобильные заводы в Ижевске и Нижнем Новгороде, машиностроительные предприятия в Москве и Казани, выпускавшие в советское время ЭВМ. В тяжелый кризис попала и угольная промышленность, субсидии которой за 1993—2001 годы, по данным Всемирного банка, снизились c 1,05% до 0,07% ВВП. Сделать отрасль рентабельной можно было лишь за счет сокращения занятости и приватизации: за тот же период количество работающих шахтеров снизилось более чем вдвое (с 373,1 тыс. до 177,5 тыс. человек), а доля частных шахт в общероссийской добыче выросла с 5,5% до 68,3% (к 2006 году этот показатель достиг 99,9%). Результатом стало вхождение России в тройку ведущих в мире экспортеров угля, притом что в советскую эпоху РСФСР частично обеспечивала потребности в нем за счет поставок из Казахской и Украинской ССР: в 2016 году, согласно данным Международного энергетического агентства, по объемам угольного экспорта (171,1 млн тонн) Россия уступала лишь Австралии (389,3 млн тонн) и Индонезии (369,9 млн тонн).

Кризис 1990-х как база роста 2000-х

Несмотря на колоссальную тяжесть, кризис 1990-х заложил базу для восстановления экономического роста. Именно тогда были созданы базовые институты рынка — свободные цены, частная собственность и конвертируемая валюта. Именно тогда получили развитие отрасли, практически отсутствовавшие в советское время, но ставшие одними из драйверов роста в 2000-е: телекоммуникации, банки и ретейл. Именно тогда большая часть ВВП стала производиться в частном секторе (70% в 2000 году, согласно оценке Европейского банка реконструкции и развития). К 1999 году была преодолена трансформационная рецессия, в ходе которой российский ВВП сократился более чем на 40% из-за выбытия предприятий, продукция которых не находила спроса. В тот же срок была закончена финансовая стабилизация: в 1999 году впервые за постсоветскую эпоху был принят бездефицитный бюджет, а инфляция устойчиво опустилась до двузначного уровня.

Благодаря этому и стало возможным постдефолтное десятилетие экономического роста, сопровождавшегося скачком реальных доходов населения. Которые, по данным Росстата, в 2000—2008 годах ежегодно увеличивались в среднем на 8,5%. И наоборот, в период видимого благополучия стали нарастать диспропорции, приведшие к нынешнему кризису. К их числу можно отнести и рост доли государственного сектора в ВВП (с 35% до 70% за 2005—2015 годы, согласно оценке ФАС), и повышение налогов (в 2011 году совокупная ставка социальных взносов увеличилась с 26% до 34%, пусть и со снижением до 30% в 2012-м), и усиление зависимости банков и компаний от зарубежных кредитов. Если по итогам 2004 года российский внешний корпоративный долг, по данным ЦБ, составлял 97,7 млрд долларов, то по итогам 2008-го — уже 415,8 млрд.

Причины нынешней стагнации

Разрастание госсектора привело к тому, что приоритет получили инвестиционные проекты, требующие больших капиталовложений, но не приносящие долгосрочного мультипликативного эффекта. Это и гигантский мост на малонаселенный дальневосточный остров Русский, и олимпийские объекты в Сочи, оказавшиеся слабо востребованными после завершения зимних Игр, и газопровод «Южный поток», инфраструктуру которого «Газпром» теперь вынужден демонтировать, так и не закончив стройку. За подобные проекты никогда бы не взялся частный бизнес, за собственные ошибки расплачивающийся своим кошельком, зато их реализует государство, распоряжающееся средствами налогоплательщиков, и госкомпании, имеющие немалые налоговые льготы. Вот почему даже еще до санкций в России стали затухать темпы экономического роста — c 4,5% и 5,3% в 2010—2011 годах до 3,7% и 1,8% в 2012—2013 годах.

Санкции обратили приближавшуюся стагнацию в двухлетнюю рецессию 2015—2016 годов, ставшую самой продолжительной со времен трансформационного кризиса 1990-х. Несмотря на формальное восстановление экономического роста в прошлом году (1,5% по итогам года), возвращения даже к докризисной динамике ВВП ждать не стоит. У банков и компаний нет доступа к зарубежным кредитам, а потому ранее взятые займы они возвращают за счет собственных средств, что ограничивает их инвестиционные возможности: с июля 2014 года по апрель 2018-го российский внешний корпоративный долг снизился на треть — с 659,4 млрд до 448,2 млрд долларов, как следует из данных ЦБ.

При этом правительство и региональные власти продолжают поднимать налоги, бьющие как по потреблению домохозяйств, так и по рентабельности бизнеса. Это и налог на имущество, который с 2015 года рассчитывается по кадастровой стоимости, а не по инвентаризации, и акциз на бензин 5-го экологического класса, за 2014—2018 годы увеличившийся почти трехкратно (с 4 200 рублей до 11 892 рублей за тонну), и НДС, освобождения от которого с 2018 года лишились сельхозпроизводители, уплачивающие единый сельхозналог и имеющие годовой доход свыше 100 млн рублей.

Что ждет экономику дальше

В ближайшие годы российскую экономику ждет стагнация наподобие той, что экономика советская переживала в 1974—1985 годах, когда ее темпы роста, как отмечалось выше, замедлились до 0,9% в сравнении с 3,5% в 1950—1973 годах. Заложить основу для будущего роста помогло бы снижение налогов, а также демонополизация и приватизация госкомпаний. Однако для подобных мер требуется радикальный поворот в экономической политике, сопоставимый с тем, что был осуществлен на рубеже 1991—1992 годов, когда правительство Гайдара запустило рыночные реформы, на которые так и не решилось пойти руководство СССР из-за боязни политической ответственности за непопулярные решения.

Перед сегодняшним российским правительством таких рисков нет: в отличие от начала 1990-х, в России больше нет крупного нерыночного сектора, который бы сильно пострадал от радикальных преобразований. Но инерционная логика все равно, по всей видимости, возьмет верх.

В этой связи нынешняя стагнация вряд ли окажется прологом к устойчивому экономическому росту, как это было в случае с кризисом 1990-х. Вместе с тем она лишний раз напомнит о том, что огосударствление экономики и ее устойчивый рост несовместимы. А это важный урок для поколения, почти не заставшего эпоху очередей и тотального дефицита.

Дмитрий КИПА, директор инвестиционно-банковского департамента QBF, Кирилл РОДИОНОВ, эксперт QBF, для Banki.ru