«Никаких регуляторных полномочий нам ЦБ не отдаст»

Национальная перестраховочная компания за два месяца с момента получения лицензии заключила договоров с ответственностью на 6 млрд рублей. Какая часть этих договоров — санкционный бизнес и что будет, если отменят запрет на перестрахование в ОСАГО, Банки.ру рассказал президент НПК Николай ГАЛУШИН.

— НПК уже заключила десять договоров перестрахования с лимитом ответственности в 6 миллиардов рублей. Кто ваши первые клиенты? Понятно, что это страховщики — небольшие или крупные?

— Список страховщиков уже большой: «Росгосстрах», «Ингосстрах», РЕСО, «СОГАЗ», еще несколько компаний. По новому бизнесу — они просто хотели попробовать НПК в качестве партнера. По санкционным проектам — на рынке не было емкости для перестрахования этих рисков. Есть и небольшие компании, для них это возможность отдать много бизнеса в одни руки, не распределяя его по другим игрокам.

Ключевое преимущество НПК — по закону мы являемся только перестраховочной компанией и не несем угрозу бизнесу прямых страховщиков. Мы не можем воспользоваться их информацией, чтобы потом предлагать клиенту напрямую свой договор. Конечно, прецедентов такого поведения среди страховщиков на рынке очень мало, но тем не менее этого многие опасаются.

Первыми объектами перестрахования стали специфические риски — испытательные полеты самолетов, страхование судостроительных рисков и другие. Кроме имущественных, мы подписали договоры по личным видам страхования и даже участие в облигаторной программе (когда перестраховывается совокупность, портфель рисков, как правило, по одному виду страхования. — Прим. ред.).

О санкциях

— Какая часть из подписанных вами договоров — санкционный бизнес?

— Значительная часть бизнеса, который мы принимаем, — санкционный. Но это не обязательно санкционные клиенты — нельзя сказать, что мы работаем по «Ростеху» или по «Алмаз-Антею». Например, мы участвовали в одном риске, где осуществлялась перевозка груза, даже невоенного назначения, но в страну, которая находится под санкциями. То есть это был санкционный риск у страхователя, который ни сам, ни по основным своим маршрутам перевозки не имеет никаких санкционных ограничений.

Если мы говорим о теме санкций, есть очень много пограничных ситуаций. Например, компания может разместить риск в перестрахование за рубежом, иностранные перестраховщики его примут. Только существует опасность, что выплата возмещения потом может быть остановлена по причине обнаружения санкционной составляющей у страхователя. Не последует отказа в выплате перестраховочного возмещения, но сама выплата до момента снятия санкций не будет произведена. А в то же время в соответствии с Гражданским кодексом РФ ответственность по страховой выплате лежит на страховщике: то есть отвечать на 100% перед клиентом придется российской страховой компании, несмотря на то, что риск был размещен в международное перестрахование. Именно эти признаки ограничений, которые могут быть наложены на риск, и приводят к тому, что страховщики стараются такие риски передавать в НПК.

(По закону с 1 января 2017 года страховщики обязаны предлагать НПК 10% всех рисков, передаваемых в перестрахование. Предлагаемые санкционные риски НПК обязана принять минимум в 10-процентной доле, не санкционные — не обязана. — Прим. ред.)

— Объем исходящего перестрахования в стране — 120 миллиардов рублей. Если в рамках 10-процентной цессии НПК получит 12 миллиардов рублей премии, для компании с такой капитализацией это вроде бы несерьезный бизнес (объявленный уставный капитал НПК — 71 млрд рублей, оплаченный — 21,3 млрд рублей. — Прим. ред.). При этом все «хорошие» риски перестраховываются в компаниях с рейтингом «А-», а рейтинг НПК не может быть выше суверенного рейтинга России. Поэтому на вашу долю остаются сложные, непонятные риски. Что мешало до создания НПК имеющимся перестраховщикам, тому же «СОГАЗу», выйти на этот рынок? И почему нужно было создавать НПК?

— «СОГАЗ» на этот рынок вышел и на нем работает. Когда мы говорим о цифрах серьезных или несерьезных, нужно понимать, что в мире на рынок перестрахования приходится около 5% рынка прямого страхования. Поэтому, да, перестрахование в России близко не соотносится с рынком прямого страхования, который в прошлом году собрал 1 триллион рублей. Но, с другой стороны, цифра в 120 миллиардов рублей — это не 5%, а 12%. Это притом, что 20% рынка занимает ОСАГО и 15% — ДМС: виды, которые не подлежат перестрахованию. Так что доля-то еще больше. Это означает, что большая цифра исходящего перестрахования связана с недокапитализацией российского страхового рынка, и у него возникает потребность в большем объеме отдавать риски в перестрахование, чем удерживать на национальном рынке. Это раз.

Второе. Если у НПК будет доля в 10%, то есть размер перестраховочной премии на уровне 10—12 миллиардов рублей в течение ближайших пары лет, — это тоже цифра немаленькая. Потому что давление на капитал оказывает не сумма премии, а объем ответственности. Есть атомный ледокол, который стоит 40 миллиардов рублей. Если мы сейчас подпишем стопроцентную ответственность по ледоколу при капитале 21 миллиард рублей, премия будет по нему, ну, 400 миллионов рублей. Но если с ледоколом что-то случится, то влияние на капитал оказывают не 400 миллионов, а 40 миллиардов. А представьте, какой объем ответственности будет, если компания примет на себя премию в 12 миллиардов. Это триллионы рублей. И именно они будут оказывать давление на капитал.

Сейчас на российском рынке самый крупный перестраховщик — «СОГАЗ» с объемом перестраховочной премии более 6 миллиардов рублей. По нашему плану мы можем обогнать «СОГАЗ» в первый же год — входящую премию планируем в 7,5 миллиарда рублей в 2017 году. За один год мы станем номером один — правда, за счет 10-процентной цессии, но тем не менее. Но задача компании — развивать входящий перестраховочный бизнес и не ограничиваться 10-процентной долей российского рынка перестрахования.

— Как вы оцениваете вероятность распространения санкций на НПК?

— Вероятность существует, оценить ее не представляется возможным. С уверенностью можно констатировать, что на политику и сроки выплаты возмещения российским страховщикам режим санкций не окажет влияния.

— С компаниями каких стран рассчитываете сотрудничать?

— Мы не рассчитываем получить рейтинг выше, чем страновой. Но пока с точки зрения того, кто является нашим акционером и в каком бизнес-окружении мы находимся, рассчитываем, что в первый же год сможем получить предельный страновой рейтинг «BВ+».

Этот рейтинг не позволит нам делать бизнес на традиционных рынках — в Европе, Великобритании, США. Но нам этого и не нужно — у нас есть собственная задача: создать перестраховочное пространство в рамках ШОС, БРИКС, СНГ, ЕврАзЭс — то, чем страховщики не занимались до нас. Сейчас, например, нет законных оснований для того, чтобы с российскими страховщиками работали страховщики Казахстана, потому что они выдвигают более высокие требования по рейтингу, чем суверенный рейтинг России. Мы находимся в одном экономическом пространстве, более того, рынок Казахстана в разы меньше российского рынка. И, несмотря на капитализацию наших ведущих игроков, эти игроки не могут законно иметь дело со страховщиками Казахстана. Это проблема, по которой просто надо бить. То есть ею надо заниматься.

Речь идет не о том, что весь перестраховочный бизнес получит НПК — она пока даже рейтинга не имеет. Речь идет о начале взаимных послаблений, которыми могут воспользоваться другие страховщики рынков стран единого экономического пространства.

То же самое с рынками за пределами постсоветского пространства. Мы не будем предпринимать никаких маркетинговых усилий, чтобы продвигать свой бренд на рынке Великобритании или ФРГ. Потому что это бессмысленно. Но мы можем строить отношения на тех рынках, которые менее требовательны в вопросах рейтинга. Восточная Европа, Юго-Восточная Азия, Ближний Восток, Африка, Латинская Америка. Здесь рынки более трепетно относятся к принимаемой доле и форме собственности.

— То есть в каких-то случаях государственная составляющая в компании заменяет рейтинг?

— Я считаю, что это так. Да, часть рынков большее значение уделяет размеру капитала компании и форме собственности, а не величине рейтинга.

О приоритетах

— До 1 января 2017 года страховщики сотрудничают с НПК добровольно. Какие риски вам предлагают? Воспользовалась ли НПК своим правом на отказ от несанкционных рисков?

— Из более чем 100 запросов, поступивших в компанию в течение первых двух недель с момента получения лицензии, и примерно 20 подписанных слипов очевидно, что в 2016 году есть определенная часть отказов.

Поскольку мы являемся высококапитализированной компанией, нам интересно не ограничиваться долей в 10%. Мы берем те доли, которые нам предлагают, если условия соответствуют нашим ожиданиям. Если нас устраивает риск, мы готовы брать большую часть. Когда нас не устраивает цена, мы можем ограничить свое участие в риске 10%, если это санкционный бизнес. А если несанкционный — то и нулем. Мы не позволим загрузить НПК бизнесом, который может привести к нашим убыткам вследствие некачественной работы прямого страховщика.

Нам предлагали и такие риски, которые очевидно были никому не нужны. Я считаю, что это была проверка на прочность — насколько НПК «включает голову» по отношению к поступающим рискам, либо она подписывает все подряд.

— Что, например, предлагали?

— Самые проблемные риски имущественного страхования — складские. Предлагали разовые машины: небольшая компания застраховала «Бентли» и хочет его перестраховать. Но один «Бентли» нам не интересен совершенно. Это даже не вопрос нагрузки на капитал. Ну стоит эта машина 5—8 миллионов рублей — от этого капитал компании не пострадает. Вопрос в том, что мы этот риск совершенно не контролируем. И именно прямой страховщик его совершенно не контролирует. Разовая машина выпадает из портфеля рисков страховой компании, для нас же это антиселекция, вызывающая вопросы и опасения.

— Программы по страхованию жизни будете перестраховывать?

— Перестрахование риска дожития по закону запрещено, в облигаторных программах будем принимать участие. Например, мы приняли риск страхования группы пусконаладчиков, которые работали с опасным изделием. И они работали с этим изделием сразу все. Если бы что-то случилось с одним, это была бы выплата, с которой может справиться любая компания, и перестраховывать их было бы не надо. Но поскольку они работали одновременно, то была вероятность наступления события, которое затронет их всех. И тогда это была бы другая, более существенная цифра возможного убытка. Мы взяли этот риск в перестрахование.

— Почему НПК отказалась от перестрахования политических рисков Эфиопии?

— Мы рассказали этот случай как анекдот. Когда у нас будет человек, который будет отвечать за африканский бизнес и отслеживать все происходящее там, когда мы будем понимать, кто является лидером перестрахования, сколько действует этот договор, когда у них ожидаются президентские выборы, — мы подумаем, подписывать долю в этом облигаторе или нет. А просто так — «чем черт не шутит, давайте перестрахуем политический риск в Эфиопии!» — мы не хотим.

— На российском рынке есть случаи перестрахования политических рисков других стран?

— В силу рейтинговых ограничений сегодня основная масса рисков, попадающих на российский рынок из-за рубежа, — это либо риски, связанные с зарубежными интересами российских же компаний, либо бизнес, поступающий в РФ из экзотических стран. И это не те страны, где российские страховщики перестраховывают риски по собственному прямому портфелю.

Меняется география, меняется и отношение российского рынка к рискам из-за рубежа. Например, в середине 1990-х годов очень много российских и украинских воздушных судов погибло в Африке. Потому что экипажи были наши, а система авиабезопасности и обслуживания самолетов — африканская. И рынок отказался от этого бизнеса почти целиком. Сейчас очень трудно разместить в перестрахование в России даже наши советские воздушные суда, которые летают в Африке, — Ил-76, Ан-26, Ан-12. Убытков по этим самолетам было очень много, боюсь, и самолетов-то не осталось.

Об ОСАГО

— Последнее время ЦБ стал говорить о возможной отмене запрета на перестрахование в ОСАГО. Что будет, если это произойдет?

— Этот вопрос с НПК не обсуждается. Мы бы очень хотели, чтобы при развитии этой темы были детально проанализированы аргументы рынка и НПК, все за и против возврата к возможности перестрахования в ОСАГО. Сейчас очевидно только одно: в вопросе перестрахования ОСАГО есть очень много нюансов, которые должны быть учтены и закреплены законодательно, чтобы избежать фатальных ошибок.

— Отмена запрета, очевидно, обсуждается для того, чтобы решить проблемы в ОСАГО. Один из вариантов решений — передать все в НПК.

— Это не очень хорошо. Сейчас страховщики, которые несут на себе этот риск, заботятся о качестве своего портфеля, и это имеет такие побочные эффекты, как очереди в офисах и наличие проблемных регионов. Но, по крайней мере, сегодня страховщики сами бьются за урегулирование убытков. Если они передадут не 10%, а весь этот бизнес в НПК — очевидно, что на следующий день все начинают быть тотально клиентоориентированными. И перестают отказывать по тем повреждениям, которые явно были получены не в рамках этого ДТП. Потому что весь риск и все убытки несем мы. По меньшей мере в НПК придется создать систему, равную системе Российского союза автостраховщиков, для контроля за убытками, которые будут в НПК заявляться.

— А если НПК сможет не возмещать прямому страховщику сомнительные убытки?

— Сможет, но за счет формирования колоссального штата сотрудников, которые будут проверять каждый заявляемый убыток. А потом еще энное количество сотрудников для урегулирования споров, в том числе судебных, со страховщиками по ситуациям, в которых позиции страховщиков и НПК по убыткам по ОСАГО не совпадают.

О «странных» рисках

— Обсуждается ли с ЦБ, что вы будете делиться с регулятором информацией о рисках, которые принимаете? Вроде бы такой механизм контроля за тем, что отдается в перестрахование…

— Никаких регуляторных полномочий нам ЦБ не отдавал и не отдаст. Это раз. Два — делиться информацией мы будем просто потому, что являемся субъектом страхового дела, сдаем отчетность и отвечаем на запросы Центробанка. ЦБ проверяет прямых страховщиков, запрашивая иностранных перестраховщиков, подписывались они на участие в этом договоре или нет. Если такой запрос поступит нам, мы будем вынуждены на него ответить.

— Будете ли вы как-то на своем экспертном уровне оценивать, что вот эти риски рыночные, а эти — откровенно странные?

— А я на странные риски с большей радостью буду подписываться. Странный риск означает, скорее всего, что он очень дорогой. Так этот бизнес мне еще более интересен.

Косвенно это может значить, что есть какая-то схема вывода денег через перестрахование — там всегда денег больше, чем по рыночному бизнесу. Тогда НПК, участвуя в этом риске, зарабатывает больше денег и косвенно утяжеляет схему. А это означает, что схема должна умереть.

— В этих случаях вы говорите государству, что этот страховщик занимается чем-то не тем?

— Ну а как я могу это утверждать. Я знаю случаи, когда перестрахование стоит дороже, чем страхование в рынке, но при этом есть куча работы, которую несет на себе прямой страховщик (например, сюрвейерские отчеты), которая закладывается в цену страхования. Это же не просто вопрос: если цена Х — это нормально, если цена 2Х — это точно схема. Нам нужно как минимум увидеть весь срез этих договоров, чтобы определить свое мнение. Не только величина цены определяет наличие или отсутствие нерыночной составляющей, но и все прочие условия договора страхования/перестрахования: объем рисков, величина франшиз, объем исключений, география действия договора, расширительные оговорки, порядок урегулирования убытков и т. д.

— Клиентами же могут быть госкомпании.

— Что такое госкомпании? Договоров страхования, источником финансирования которых является федеральный бюджет, очень мало. Перестраховывать риски государственных компаний, защищать интересы государства — наша прямая обязанность.

С точки зрения страхования два бизнес-центра, которые стоят напротив друг друга, принадлежат одному владельцу и построены по одному проекту, — это разные риски. У одного на первом этаже торговый центр, у другого только офисная деятельность. Там одна управляющая компания, здесь — другая. Если в ситуацию глубоко погружаться — нет двух одинаковых рисков.

— А вы погружаетесь в ситуацию глубоко?

— Когда у нас доля в 10% — не погружаемся, только на уровне: вид страхования, известность риска и его истории, абсолютная величина компании в риске при доле в 10%, цена страхования. Если больше, если НПК выступает в роли лидирующей перестраховочной емкости — да. В целом считаю, что доля схемного перестрахования уже невелика.

О жилье и финансовых рисках

— Закон об НПК предполагает, что компания фактически будет держать на себе все риски по страхованию жилья от чрезвычайных ситуаций. Учитывается ли это при планировании бюджета НПК на следующий год — ведь сам закон о жилье еще не принят? Как вы оцениваете объем этого рынка?

— Эти объемы в бюджет компании не входят. По конструкции закона — он вступит в силу через год после принятия, то есть минимум в 2018 году. Сборы страховой премии по страхованию жилья от риска ЧС в первый год могут составить 3—5 миллиардов рублей.

Я очень хочу, чтобы законодатель услышал страховщиков при проработке законопроекта ко второму чтению, чтобы он не остался только на бумаге. Если будет принят закон, которым воспользоваться нельзя, то закон будет, но страхования не будет. Сейчас страхование имущества физлиц — один из самых недооцененных сегментов страхового рынка и большущая точка роста.

— НПК позиционировалась в основном как перестраховщик по имущественным рискам. Как вы относитесь к страхованию финансовых рисков и D&O (страхование ответственности директоров и должностных лиц. — Прим. ред.)?

— Мы не отказываемся от D&O, просто D&O бывает разное. Настоящее D&O — это претензии от миноритарных акционеров, связанные с неумышленными действиями органов управления при публичном размещении акций. Как правило, эмитент российский, а размещение осуществляется на иностранной фондовой площадке. И претензии могут поступить от иностранных же миноритариев. В таком случае сам договор страхования — это не только покрытие риска, но и обеспечение юридической поддержки, которая нужна не столько в стране эмитента, сколько в стране, на фондовой площадке которой осуществлялось размещение акций компании. Когда речь идет о непубличных компаниях, я вообще не понимаю, о каком D&O может идти речь. Если есть хоть какие-то подозрения на умышленные действия — это уголовное дело. И D&O здесь ни при чем — это будет просто покрытие расходов на адвокатов. Классическое D&O размещается на зарубежных рынках, потому что прямые страховщики и сам клиент ждут оттуда юридической поддержки. В любом случае у нас в стране клиентов по этому виду страхования, по моим оценкам, не более пяти десятков.

Беседовали Дмитрий ЖУКОВ, Елена ПЕТЕШОВА, Banki.ru